Возможности «мягкой силы»: что может Наруто?

Через поп-культуру к неподдельному интересу

Как и многие, кто преподает в Соединенных Штатах предметы, связанные с японской культурой, я рассматриваю популярность аниме и манги как своего рода палку о двух концах. С одной стороны, я хочу, чтобы мои студенты интересовались замечательной историей, самобытными музыкальными традициями, невероятными научными и техническими достижениями этой удивительной страны, а не только анимационными фильмами и телепрограммами. С другой стороны, в эпоху, когда регионоведение сталкивается со все более сложными задачами и студенты часто предпочитают изучать другие языки и страны, я рад, что популярность аниме и манги привлекает студентов на курсы японистики и японского языка. И я, как и мои коллеги, намерен поощрять их интерес и дать им возможность полюбить и глубже изучить Японию, следуя моему примеру.

Опять же, популярная культура, как постоянно движущаяся мишень, бросает нам вызов. Если я говорю об актуальном аниме в этом семестре, в следующем, поверьте, эта информация уже безнадежно устареет. Обычно я решаю эту проблему, обращаясь к очень старым, совершенно вышедшим из моды аниме, – например, к работам 70-х годов, наподобие «Команды учёных-ниндзя „Гаттяман“» (в английском переводе «Битва планет»). Студенты посмеиваются над этой стариной отчасти из милосердия к дряхлому профессору, отчасти от ностальгии по фильмам, которые они могли смотреть в детстве.

В то время как, на мой взгляд, популярность аниме поднимает ряд интересных вопросов, касающихся глобальной культуры, не стоит относиться всерьез к заверениям, что эта поп-культура важна для дипломатического и глобального политического статуса Японии. Я заметил, однако, что такая скептическая точка зрения стала восприниматься в Токио крайне негативно начиная с 2002 года, когда американский журналист Дуглас МакГрей опубликовал в журнале «Foreign Policy» свою авторитетную, однако изобилующую неточностями работу «Японский валовый национальный интерес». Почти мгновенно после ее появления, подкрепленного своевременным вручением Оскара за лучший анимационный фильм шедевру Миядзаки Хаяо «Унесенные призраками» в начале 2003 года, японские чиновники и эксперты начали в один голос заявлять, что международная популярность аниме и манги может помочь Японии воспользоваться «мягкой силой». Этот термин, придуманный в конце 1980-х годов Гарвардским политологом Джозефом Наем, означает способность воздействовать скорее убеждением, нежели принуждением. И действительно – достаточно открыть любой из ведущих японских политических журналов или экспертных докладов, чтобы заметить, насколько популярны эти идеи стали после 2002 года. И именно при обсуждении вопроса о «мягкой силе», то есть того, как популярность некоторых культурных жанров может давать дипломатические преимущества, анализ аниме и манги представляется увлекательным с точки зрения культуры, однако интеллектуально проблематичным.

Маскировка жесткой силы

Несмотря на значительный вклад профессора Ная в политологию, термин «мягкая сила» редко принимается всерьёз, и никто ещё не сумел измерить или оценить её с научной точки зрения. Сторонниками мягкой силы, среди которых в основном журналисты, аналитики и дипломаты, принимается как постулат, что американские (а позже и японские, китайские, корейские или какие-либо другие) ценности могут оказаться убедительными настолько, что их правительства с помощью этих ценностей смогут достичь целей, недостижимых иным путем. 

Но где доказательства? Несмотря на доступность американской популярной культуры во всём мире от кино до хип-хопа и джинсов, а также на количество иностранных студентов в американских университетах, президент Джордж Буш не смог убедить общественность в необходимости войны в Ираке. Участие большинства стран в войне было последствием применения «жёсткой силы» – страха перед несоответствием ожиданиям Америки. Также интересно, что при всём хваленом влиянии японской массовой культуры в США, ни население, ни американские политики не продемонстрировали никакой поддержки консервативным политикам и писателям Японии, чтобы убедить США пересмотреть свое отношение к широко известным фактам зверств военного времени, будь то резня в Нанкине или система «женщин для утешения».

Президенты и премьер-министры могут, конечно же уповать на то, что популярность «Холодного сердца» или «Покемона» пробудит в зарубежной аудитории сомнения относительно их противоречивых целей, для чего действительно нужно применять «мягкую силу», но это крайне сомнительно. Пока нет никаких доказательств, что политика работает именно так, большинство политологов сдержанно высказываются по этому вопросу.

Потребность в легитимности

И все же учёные не могут не интересоваться популярностью «мягкой силы» как концепции. В конце концов, почему люди, включая правительственных чиновников и опытных политиков, настолько поглощены идеей использования «мягкой силы» для поднятия национального статуса? Приведенные ниже примеры Соединенных Штатов и Японии должны пролить свет на проблему. Очевидно, что США – ведущая военная держава, при этом обе страны обладают очень мощным экономическим потенциалом и умеют использовать жесткую силу. Большинство стран стремятся избегать конфликтов с ними. Тогда почему этим двум странам нужно беспокоиться о «мягкой силе», и какое им дело, нравятся ли они другим? В конце концов, ещё Макиавелли отмечал, что лучше, чтобы тебя боялись, чем любили, и в связи с этим задаешься вопросом – зачем правительствам добиваться последнего, когда у них уже есть первое?
 
Концепция «мягкой силы» и её популярность показывают, что на международном уровне вопрос легитимности важен как для более влиятельных, так и для менее влиятельных стран. И в этой системе важно, чтобы те, кто обладает властью, вершили её на законных основаниях, потому что другие страны верят в демократию, основы гуманизма, джазовую музыку или в аниме. В этом смысле «мягкая сила» отражает как в кривом зеркале жесткую власть.

Также знаменательно то, что Най придумал термин «мягкая сила» как раз тогда, когда многие американские эксперты и официальные лица забеспокоились, что Америка теряет влияние в противовес таким экономическим соперникам, как Западная Германия и Япония, а Япония, в свою очередь, начала беспокоиться по поводу ослабления влияния в связи с растущим влиянием Китая. В обоих случаях мягкая сила стала эквивалентом любимой детской игрушки: эмоциональная поддержка для неуверенных в себе в обеих странах, напоминание, что они всё ещё имеют вес в мире, а их соперники нет. И в обеих странах возникло предположение, что их поп-культуры каким-то образом олицетворяют их ценности и доносят их до иностранной аудитории в качестве логически выстроенной системы, в понятном, доступном и неприкрытом виде. Практически каждый элемент этого предположения явно ошибочен, особенно тот, что утверждает, будто бы национальные ценности представляют собой стройную систему, и доступны и понятны зарубежной аудитории именно в том ключе, в каком официальные власти хотят их преподнести.

Сложность влияния культуры

Я не имею в виду, конечно, что массовая культура не имеет никакого политического веса. Её последствия, однако, более размыты, чем те дипломатические выгоды, которые ей приписывают. Для иллюстрации позвольте мне обратиться к великому фильму 2000 года «Любовное настроение» режиссёра из Гонконга Вонг Карвая(*1). Действие происходит в жилом доме в Гонконге в 1960-х годах, и в фильме есть запоминающаяся сцена, где жительница дома показывает соседу невероятное изобретение, которое её муж только что привёз из командировки в Японию – рисоварку. Весь дом мгновенно приходит в волнение, и все сразу хотят купить себе такую же.

Жители хорошо знают, что рисоварка из Японии, но этот факт не вызывает особого энтузиазма, зависти или чувства соперничества. Однако, их взгляды на собственную жизнь мгновенно трансформируются в свете этого японского изобретения, причем настолько, что их представления о себе как о будущих представителях среднего класса напрямую связаны с приобретением рисоварки. Вонг подразумевает, что представление о жизни среднего класса в Токио, Осаке и других японских городах становится моделью для жителей Гонконга. Этот пример, конечно, исключительный по своему культурному влиянию, но всё же это не та сила, которая может быть использована японским или каким-то другим правительством для убеждения новых потребителей делать то, что японское или какое-либо другое правительство захочет заставить их делать.

Именно в таком ненавязчивом ключе, я надеюсь, аниме и манга могут повлиять на моих студентов. Было бы наивно думать, что их возбуждение по поводу нового японского аниме приведёт к поддержке японских правительственных инициатив, как было бы глупо предположить, что любовь к корейской поп-музыке приведет к поддержке политики Сеула, а поклонники НБА станут сторонниками ударов американских беспилотников по Йемену. Но эти формы культуры могут помочь их поклонникам увидеть другую культуру, пробудить интерес к странам, в которых они были произведены, и, возможно, заставят переоценить и по-новому взглянуть на свою собственную жизнь.

Фотография к заголовку: Манга пользуется популярностью среди молодых читателей во всем мире, но значит ли это, что Япония стала более влиятельной? © Reuters/Aflo

(Статья на английском языке опубликована 5 января 2015 г.)